Его встреча с лордом Хау, состоявшаяся после того как он составил докладную записку, сделала поездку в Англию менее привлекательной, особенно в сравнении с парижскими возможностями. По опыту предыдущих визитов он знал, что сможет полюбить Париж, и к тому же жить там наверняка безопаснее, чем оставаться в Америке при неясном исходе войны (войска Хау в то время приближались к Филадельфии). Немногие враги Франклина, включая британского посла в Париже и нескольких американских лоялистов, считали, что он ищет предлог, чтобы избежать опасности. Даже его друг Эдмунд Бёрк, проамерикански настроенный философ и член парламента, размышлял на эту тему. «Я никогда не поверю, — говорил он, — что Франклин собирается завершить свою долгую жизнь, каждый час которой был блестящим, столь глупым и бесчестным бегством»[398].

Подозрения, вероятно, были чересчур прямолинейными. Если бы личная безопасность являлась главным предметом его заботы, то пересечение в условиях военного времени Атлантического океана, контролируемого военным флотом противника, да еще в возрасте семидесяти лет и при постоянных жалобах на подагру и камни в почках, не самый логичный образ действий. Как и всегда, когда Франклин решался пересечь Атлантику, данное решение также диктовалось множеством противоречивых эмоций и желаний. Но, безусловно, возможность послужить своей стране, выполнив поставленную задачу, к чему лучше него не был подготовлен ни один американец, и возможность быть торжественно принятым в Париже и жить в нем — понятные причины, по которым он принял решение. Готовясь к отъезду, он снял со своего банковского счета три тысячи фунтов и одолжил их Конгрессу на военные нужды.

Его внук Темпл провел лето в Нью-Джерси в заботах о своей несчастной одинокой мачехе. После ареста мужа Элизабет Франклин, всегда отличавшаяся душевной хрупкостью, совершенно обезумела от горя. «Я ничего не могу делать, кроме как тяжело вздыхать и плакать, — писала она в июле своей золовке Салли Бейч. — У меня так трясутся руки, что я едва могу держать перо». Упрашивая Темпла остаться с нею, она жаловалась на «буйных солдат», окруживших ее особняк. «Они ведут себя со мной страшно грубо, нагло и оскорбительно и пугают меня до потери сознания». Они даже пытались, добавляет она, украсть домашнюю собаку Темпла[399].

Темпл прибыл в дом мачехи в конце июля, по обыкновению растеряв по дороге часть вещей. («По-видимому, существует, — писал его дед, — некий фатум, сопровождающий перемещение твоих вещей между Эмбоем и Филадельфией».) Старший Франклин прислал Элизабет денег, но та просила большего. Не мог бы он «замолвить словечко», чтобы Уильяму разрешили вернуться к семье? «Примите во внимание, мой дорогой и уважаемый господин, что сейчас я прошу за вашего сына и моего возлюбленного мужа». Франклин ответил отказом и отверг ее жалобы, указав, что другие люди, попавшие в руки англичан, страдают еще сильнее. Он также не предпринял никаких усилий, чтобы встретиться с нею, когда проезжал через Эмбой, направляясь на встречу с лордом Хау. С момента ее замужества он демонстрировал мало желания подружиться с ней, встречаться или вступать в переписку, не говоря уже о том, чтобы делать ей комплименты, которые так щедро расточал другим молодым женщинам[400].

Темпл проявлял больше сочувствия. В начале сентября он планировал поехать в Коннектикут, чтобы увидеться с арестованным отцом и передать ему письмо от Элизабет. Но Франклин запретил ему, сказав, что важнее побыстрее приступить к занятиям в Филадельфии. Темпл не сдавался. Ведь он не имел никакой секретной информации и просто хотел доставить письмо от Элизабет. Дед оставался непреклонным. «Ты ошибочно полагаешь, будто бы я опасаюсь того, что ты передашь опасную секретную информацию своему отцу, — сердито выговаривал он. — Ты был бы более прав, если бы подозревал, что я мало забочусь о твоем благополучии». Если Элизабет хочет написать мужу, добавлял он, то может сделать это под наблюдением губернатора Коннектикута, и даже прилагал к своему письму необходимую почтовую бумагу. На самом деле Франклин понимал, что внук имеет другие мотивы — один дурной, второй похвальный — для встречи с отцом. «Я скорее думаю, что этот план возник из-за твоей склонности к праздношатанию и нерасположенности к возвращению в колледж вкупе с не осуждаемым мною желанием увидеться с отцом, любить которого ты имеешь так много причин». Не обвинять сына в желании встретиться с отцом? Признать, что он имеет много причин, чтобы его любить? Для Франклина такие сантименты в отношении Уильяма — нечто необычное, даже поразительное[401].

Неделю спустя спор прекратился сам собой. Заботясь, чтобы сведения о его парижской миссии остались в строгой тайне, Франклин изъяснялся загадочно: «Я надеюсь, что ты вернешься сюда немедленно и твоя мать не будет возражать, — писал он. — Здесь намечается что-то такое, что пойдет тебе на пользу».

Решение взять Темпла во Францию он принял без консультаций с Элизабет, которая умерла год спустя, так никогда больше и не увидев мужа и пасынка. Он также не поставил об этом в известность Уильяма, который лишь задним числом узнал, что его единственный сын, мальчик, которого он знал всего год, отплыл во Францию. Именно влиянием силы личности Бенджамина Франклина, который так часто проявлял равнодушие к чувствам членов своей семьи, объясняется то, что Уильям безропотно смирился с ситуацией. «Если старый джентльмен взял мальчика с собой, — писал он несчастной жене, — то, я надеюсь, лишь для того, чтобы записать его в какой-нибудь зарубежный университет»[402].

Франклин также решил взять с собой и другого внука, Бенни Бейча. Экстравагантное трио отправилось в путь 27 октября 1776 года на борту небольшого, но быстроходного американского военного корабля с подходящим названием «Репрайзл». Неугомонный старик, которому вскоре должен был исполниться семьдесят один год, измученный болезнями, но по-прежнему амбициозный и авантюрный, направлялся в далекую землю, из которой, как он был убежден, ему не суждено вернуться. Его сопровождали остроумный легкомысленный юноша семнадцати лет и семилетний мальчик, желающий всем нравиться. Франклин надеялся, что опыт пребывания в Европе пойдет на пользу внукам, а их присутствие будет утешать его самого. Двумя годами позднее в письме к Темплу, используя слова, применимые к обоим мальчикам, Франклин объяснял одну из причин, по которым хотел взять их с собой: «Если я умру, то со мной рядом будет находиться отпрыск, который закроет мне глаза»[403].